Замри, народ! Любуйся, тих!
Плети венки из лилий.
Греми о Вандервельде стих,
О доблестном Эмиле!

С Эмилем сим сравнимся мы ль:
Он чист, он благороден.
Душою любящей Эмиль
Голубки белой вроде.

Не любит страсть Эмиль Чеку,
Эмиль Христова нрава:
Ударь щеку Эмильчику —
Он повернется справа.

Но к страждущим Эмиль премил,
В любви к несчастным тая,
За всех бороться рад Эмиль,
Язык не покладая.

Читал Эмиль газету раз.
Вдруг вздрогнул, кофий вылья,
И слезы брызнули из глаз
Предоброго Эмиля.

«Что это? Сказка? Или быль?
Не сказка!.. Вот!.. В газете... —
Сквозь слезы шепчет вслух Эмиль: —
Ведь у эсеров дети...

Судить?! За пулю Ильичу?!
За что? Двух-трех убили?
Не допущу! Бегу! Лечу!»
Надел штаны Эмилий.

Эмилий взял портфель и трость.
Бежит. От спешки в мыле.
По миле миль несется гость.
И думает Эмилий:

«Уж погоди, Чека-змея!
Раздокажу я! Или
Не адвокат я? Я не я!
Сапог, а не Эмилий».

Москва. Вокзал. Народу сонм.
Набит, что в бочке сельди.
И, выгнув груди колесом,
Выходит Вандервельде.

Эмиль разинул сладкий рот,
Тряхнул кудрей Эмилий.
Застыл народ. И вдруг... И вот...
Мильоном кошек взвыли.

Грознее и грознее вой.
Господь, храни Эмиля!
А вдруг букетом-крапивой
Кой-что Эмилю взмылят?

Но друг один нашелся вдруг.
Дорогу шпорой пыля,
За ручку взял Эмиля друг
И ткнул в авто Эмиля.

— Свою иекончепную речь
Слезой, Эмилий, вылей! —
И, нежно другу ткнувшись в френч,
Истек слезой Эмилий.

А друг за лаской ласку льет:
— Не плачь, Эмилий милый!
Не плачь! До свадьбы заживет! —
И в ласках стих Эмилий.

Смахнувши слезку со щеки,
Обнять дружище рад он.
«Кто ты, о друг?» — Кто я? Чекист
Особого отряда. —

«Да это я?! Да это вы ль?!
Ох! Сердце... Сердце рапа!»
Чекист в ответ: — Прости, Эмиль.
Приставлены... Охрана... —

Эмиль белей, чем белый лист,
Осмыслить факты тужась.
«Один лишь друг и тот — чекист!
Позор! Проклятье! Ужас!»

Морали в сей поэме нет.
Эмилий милый, вы вот,
Должно быть, тож на сей предмет
Успели сделать вывод?!